Оскар и Розовая дама (письмо четвертое)

[torian]

Дорогой Бог,

сегодня Пегги Блю прооперировали. Я провел ужасных десять лет. Тридцать

лет -- тяжелый возраст, возраст забот и ответственности. На самом деле,

Пегги не смогла прийти ко мне ночью, потому что мадам Дюкрю, ночная сиделка,

всю ночь провела у нее в комнате, чтобы подготовить ее к анастезии. Катал-ка

увезла ее в восемь утра. У меня сердце сжалось, когда я увидел, как ее

везут, такую маленькую и худенькую, что еле было видно под зелеными

простынями. Розовая мама держала меня за руку, чтобы я не так сильно

нервничал.

-- Почему твой Бог, Розовая мама, допускает, чтобы на свет появлялись

такие, как мы с Пегги?

-- Это к счастью, что допускает, малыш мой Оскар, без вас жизнь была бы

не так прекрасна.

-- Нет. Вы не понимаете. Почему Бог позволяет, чтобы мы болели? Значит,

он или злой, или не такой уж всесильный.-- Оскар, болезнь -- это как смерть.

Данность. Не наказание.

-- Сразу видно, что вы не болеете!

-- Что ты об этом знаешь, Оскар? Это меня сразило. Я никогда не думал,

что Розовая мама, всегда такая приветливая, внимательная, может иметь свои

проблемы.

-- Не следует ничего от меня скрывать, Розовая мама, скажите мне все.

Мне тридцать два года как минимум, у меня рак, жена в данный момент в

операционной, я в этом разбираюсь.

-- Я тебя люблю, Оскар.

-- Я тоже. Если у вас неприятности, чем я могу помочь? Хотите, я вас

усыновлю?

-- Усыновишь меня?

-- Ну да, я уже усыновил Бернара, когда увидел, что он хандрит.

-- Бернара?

-- Моего медвежонка. Он там, в шкафу. На полке. Это мой старый медведь,

у него уже ни глаз, ни рта, ни носа, опилки наполовину высыпались, и шрамы

повсюду. Он чуть-чуть на вас похож. Я усыновил его в тот вечер, когда мои

придурки-родители принесли мне нового медвежонка. Можно подумать, я

согласился бы на нового! Им остается теперь заменить и меня новеньким

братцем! С того момента я его усыновил. Ему, Бернару, я завещаю все свое

имущество. Я и вас хочу усыновить, если это вас приободрит.

-- Да. Я хочу. Думаю, что меня это приободрит, Оскар.

-- Тогда по рукам, Розовая мама. Потом мы пошли приготовить комнату

Пегги к ее возвращению, принесли шоколад, цветы поставили. Потом я уснул. С

ума сойти, сколько я теперь сплю. К концу дня Розовая мама разбудила меня,

говоря, что Пегги Блю вернулась, и что операция прошла удачно. Мы пошли к

ней вместе. Там были и ее родители. Не знаю, кто им сообщил, Пегги или

Розовая мама, но они как будто знали, кто я, обращались со мной уважительно,

посадили на стул между собой, и я мог дежурить у постели моей жены вместе с

тестем и тещей. Я был доволен, что Пегги по-прежнему голубоватого цвета.

Заходил доктор Дюссельдорф, потер себе брови и сказал, что через несколько

часов голубоватость пройдет. Я смотрел на мать Пегги, она не голубая, но все

же очень красивая, и я сказал себе, что в конце концов моя жена Пегги может

иметь тот цвет, который захочет. Я все равно буду ее любить. Пегги открыла

глаза, улыбнулась нам, мне и своим родителям, и снова заснула. Ее родители

успокоились, но им нужно было уходить.

-- Доверяем тебе нашу дочку, -- так они мне сказали. Мы знаем, что на

тебя можно положиться. Вместе с Розовой мамой я посидел, пока Пегги не

открыла глаза во второй раз, а потом пошел отдыхать в свою комнату.

Заканчивая свое письмо, отдаю себе отчет, что в результате день оказался

удачным. Семейный день. Я усыновил Розовую маму, у меня сложились теплые

отношения с тестем и тещей, жена вернулась ко мне в хорошем состоянии, пусть

даже она и порозовела к одиннадцати часам,

До завтра, целую, Оскар

Р.S. Сегодня никаких желаний. Тебе будет отдых.